Эта почтовая карточка из коллекции «Пишу тебе» не привлечет внимание поклонников красочных открыток. Нет на ней ни фотографий достопримечательностей, ни живописной иллюстрации, ни пейзажа или очаровательных детишек, ни экзотических букетов или целующихся влюбленных. На лицевой стороне — адреса получателя и отправителя. На обратной — просто текст с благодарностью за посылку и телеграмму, беспокойством о здоровье и желанием поскорее увидеться. Все так привычно, по-житейски обыденно.
Но дата письма — 28 августа 1939 года, — как северное сияние, озаряет эту «простую открытку» безжалостным лучом истории. Подсвеченные ярким светом, упомянутые в письме топонимы дополняют холодный исторический пейзаж — Коми ССР, Воркута, Кочмес. И последний штрих — надпись в правом верхнем углу на лицевой странице почтовой карточки: «ст. КРТА 8 л.» (статья Контрреволюционная троцкистская агитация, срок лагерей — 8 лет).
Так простая житейская открытка превращается в свидетельство трагической судьбы.
28/VIII-39 г.
Дорогой Тосенок!
Сегодня узнал, что мне пришла старая посылка. Первую, посланную на Воркуту, я получил, эту на днях получу. Телеграмму от тебя тоже получил. Как я рад, что у вас все благополучно. Большое спасибо тебе за посылки. Как они необходимы. Пиши чаще. Я здоров. Тороплюсь, меня ждут, еду на сенокос. Как ваше здоровье, как моя милая [?Тотулина]? Скоро ли я вас увижу. До свидания. Крепко всех целую. Алексей
Эта почтовая карточка отправлена в городок Аткарск Саратовской области, где в Сухановом переулке, дом 3, живет Салтыковская Антонина Ивановна. Адрес отправителя — Коми ССР, город Усть-Уса, почтовой отделение Косью-Вом, совхоз «Кочмес».
Кочмес расположен в трехстах километрах от Ледовитого океана, в шестидесяти километрах от Воркуты. Как писала в автобиографической книге «По следам судьбы моего поколения» историк Адда Львовна Войтоловская, зимы в этих местах лютые и долгие, лед сковывает реки в октябре, а навигация открывается не раньше июня:
«Кочмес проектировался как овощно-животноводческий совхоз. Конюшни строились для лошадей, но наплыв заключенных заставил превратить их в бараки, что было для заключенных не так плохо: ведь лошадей не поместишь в низенькое помещение, да и лес должен быть добротный, не то лошади передохнут в полярных условиях. Правда, мало света и холодно, но зато много воздуха… Жили мы на двухъярусных вагонках в неприспособленных для жилья помещениях, а при скоплении «зека» и на сплошных нарах. Штрафники или особо подозрительные переводились в одинарные палатки на 50-100 человек, а при морозе 45-50 градусов (в зоне вечной мерзлоты) в так называемые «сталактитовые пещеры», где громады сосулек свешивались с полотняного потолка, и при топке печи поливали нас струями своих оттаявших слез… Труд чрезвычайно тяжел и непосилен почти во всех звеньях — обработка полей в заполярных условиях, лесоповал, стройка, уборка, возка и пр. — все при очень высоких нормах и на голодном пайке, снижавшемся до минимума в случае невыполнения нормы. За малым исключением все истощены, все больны цингой…» [1]
Кочмес был одним из 70 сформированных на территории Коми АССР подконтрольных ГУЛАГу сельхозов, в которых трудилось более 40 тысяч человек. Как пишет в статьях, посвященных развитию сельскохозяйственного производства в лагерях ГУЛАГа на территории республики в 1930-50-е годы, аспирантка Сыктывкарского университета К. Казакова, основным направлением деятельности Кочмеса было выращивание племенного скота и растениеводство. В его земельный фонд входили пахотные, луговые и пастбищные угодья, посевные площади были отданы преимущественно картофелю и овощным культурам.
Становлением и развитием сельского хозяйства в трудных климатических условиях вечной мерзлоты занимались просвещенные и образованные заключенные, в том числе селекционеры-генетики, главное преступление которых была критика методов селекции Трофима Лысенко, отрицавшего генетическую концепцию передачи наследственных факторов. На луговые угодья совхоза Кочмес, на сенокос торопится автор письма, до ноября 1937 года — заведующий отделом агротехники Петровской селекционной станции Саратовской области, с мая 1938 года заключенный ГУЛАГа Алексей Васильевич Синчугов.
Подробнее об истории основанной еще до октябрьской революции Петровской селекционной станции рассказывает в своих мемуарах «Земляки» Татьяна Махортова-Левушкина. В главе «Никто не забыт, ничто не забыто» она вспоминает и репрессированных в конце 30-х годов работников:
«Колесо политических репрессий прокатилось и по судьбам людей небольшого коллектива нашей станции. С ноября 1937 года по апрель 1938 года были арестованы, невинно репрессированы следующие научные сотрудники и простые рабочие. Это зав. отделом семеноводства Николай Фёдорович Кузьмин, зав. отделом агротехники Алексей Васильевич Синчугов, зав. агрохимлабораторией Иван Епифанович Никишин, зав. бобовой группой Фёдор Иванович Ососков, научные сотрудники Владимир Иванович Аксёнов и Я.Е. Шевцов. Завхоз И.С. Матвеев, кладовщик П.Е. Фролов, кузнец С.Ф. Быков, сельхозрабочие — Я.М. Ефремкин, С.М. Ефремкин, Е.Я. Ефремкин и др. Некоторых задержанных допросив, отпустили, единицы перенесли весь ужас тюремного заточения, большинство же погибли за колючей проволокой. Жёнам арестованных научных сотрудников (К.А. Ососковой, А.И. Салтыковской, Р.В. Батуриной), в виду утраты доверия, было предложено немедленно уйти с работы и покинуть станцию…»
Алексей Васильевич Синчугов (род. в 1897 году в крестьянской семье) был арестован Даниловским РО УНКВД Саратовской области 15 ноября 1937 года, обвинен по статье 58 п.10 как «участник контрреволюционной троцкистской террористической группы, проводил контрреволюционную агитацию против колхозного строительства, клеветал на политику ВКП(б)» и приговорен к 8 годам лагерей. По данным Книги памяти Республики Коми (том 8, ч. 2), он прибыл в воркутинские лагеря 25 мая 1938 года и был освобожден 25 декабря 1943 года, на два года раньше срока, в связи с прекращением дела «за недоказанностью».
Дальнейшая его судьба неизвестна. Во время войны некоторые заключенные Кочмеса отправлялись прямо на передовую, кто-то оставался работать в системе лагерей как вольнонаемный. Многие уже после войны вновь подвергались аресту и были отправлены в ссылку. Такая судьба, например, постигла Адду Львовну Войтоловскую и ее мужа — историка Николая Игнатьевича Карпова. В пожизненной ссылке в Кочмесе после войны оказался будущий писатель и драматург Павел Алексеевич Рачков, о чем он рассказывает в своей книге «За вороньим царством».
Об Алексее Васильевиче Синчугове известно, что в 1994 году он был реабилитирован прокуратурой Пензенской области по закону «О реабилитации жертв политических репрессий» (Закон РФ № 1761-1 от 18.10.1991). Многие же его коллеги из перечисленных Татьяной Махортовой-Левушкиной были приговорены к высшей мере наказания, расстреляны еще в 1937 году и реабилитированы в ноябре 1943 «за недоказанностью». Репрессии не обошли стороной и их палачей: в 1939 году были арестованы входившие в саратовскую «тройку», «бездоказательно» приговорившую высококвалифицированных специалистов-селекционеров к расстрелу и лагерям, начальник УНКВД Альберт Стромин (расстрелян 23 февраля 1939 г.) и Владимир Калачёв (арестован 24 июня 1939 года, приговорен к 10 годам лагерей).
Жена Алексея Васильевича Синчугова, которой адресовано письмо из Кочмеса, Антонина Ивановна Салтыковская после ареста мужа, вернулась в свой родной город — Аткарск. Когда-то, в «великом и страшном» 1918 году, она была ученицей 3б класса Аткарской городской Алексеевской женской гимназии, а в 1938 году стала женой врага народа. В этом городе осудили ее мужа. Из статьи Ольги Капитоновой «Ах, аткарский вокзал, ты — моё отечество», опубликованной в газете «Железнодорожник Поволжья», становится известно, что «в годы репрессий подвальные помещения вокзала использовали как камеры для арестованных, которых привозили в спецвагонах из других районов области: в конце тридцатых годов прошлого столетия именно в Аткарске заседала одна из печально известных «троек». С тех времен сохранились камеры с прорезанными в дверях окошечками и смотровыми глазками».
Трудными и жаркими были сенокосы, темными и безнадежными холодные воркутинские зимы, не скоро увидел свою семью Алексей Синчугов. Если увидел.
«Но небо было прекрасно. Когда смотрела на него, в голову приходили библейские сравнения. В небе отражалась божественная, сверхъестественная законченная красота мироздания. Много раз закутавшись выбегала на 50-градусный мороз полюбоваться величественной картиной. Казалось бы, стоишь одна-одинешенька под леденящими полярными лучами луны и северного сияния на краю света, кругом никого, а испытываешь ощущение непосредственной связи со всей вселенной, сопричастности с миром. Полная застывшая тишина, нарушаемая лишь треском мороза. Горизонт бездонно-черный и в то же время светит луна под нимбом, мерцают, то накаляясь, то потухая, звезды, скачут сполохи северного сияния, выделывая замысловатые пируэты, исчезают, вновь появляются, догоняют друг друга. Красота неба притягивает как магнит. Созерцание ее, слияние с ней есть то высшее наслаждение, которое дается человеку чрезвычайно редко в жизни. И, может быть, именно тогда, когда человек находится в особенно трудных обстоятельствах и жалкой обстановке, если он еще в силах приподняться над всем этим. Вокруг столько горя, столько несправедливости и надругательств! Не только твоего личного горя, оно тонет в море общего, нарастающего, безграничного. Людские жизни, как выкорчеванные пни, в наших беспредельных лесах и пространствах. Кровь, гибель, сироты-дети, наши матери… Но есть и сила отвлечения. В чудесный миг отрешаешься от всей скверны, спадают лагерные одежды, оковы, рывок — и ты становишься живой частицей мироздания, а не бессмысленным атомом в стихийном вращении…» [1]
Источники
[1] Войтоловская А.Л. «По следам моего поколения». — Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1991. — 336 с.
